Такой, какой она есть в краю открытых пространств, именуемых прежде степями,а ныне превращённых в сотни тысяч гектаров сельскохозяйственных полей, расчерченных на прямоугольники посаженными человеком лесополосами, в которых тягучим осенним ветрам сопротивляются в основном клён да акация, реже дуб, грецкий орех, серебристый лох и тополь.

Здесь нет высокоствольных сосняков, под сводами которых гремит музыка гона, нет краснеющих осин, трепещущих листвой над головой воскресного немврода, и золото, и белизна берёз не оттеняют голубого свода…
Там по неволе на стихи собьёшся. Ну, а унас, конечно, более прозаично.
Задача, в общем-то, проста.
Надо выйти утром или, хотя бы,в эти бесконечные иссечённые плугом и бороной осенние поля, выйти скорее всего без собаки, пологаясь чёрт его знает на что, — и убить простого серого зайца — русака, дремлющего где — нибудь… ну, уж этого с точностью не знает никто. Но выходят и добывают! И оди- два тяжёлых, полновесных русачка за выход — не очень чтобы и значительная удача. Так, нормально. Ну, а если «дупль-пусто» — тоже сплошь и рядом, на то она и охота.

Заяц — это, можно сказать, классическая добыча на Кубанской равнине.
Это — талисман каждого охотника в глазах местных жителей. Охотник без подвешенного на ремне зайца вызывает у провожающих его взглядами хуторян смешанное чувство жалости и насмешки. Здесь вас и в сентябре, и в августе могут спросить седящие на скамеечке старушки :» Ну и дэ ж ваши зайцы?» И лучше как — либо отшутиться, чем пытаться объяснить, что до заячьей охоты ещё три месяца.
Перепёлки ваши вызовут скорее недоумение и замечание вроде : «И охота ото ноги бить…» Да, заяц — другое дело…
А чтобы добыть этого заветного русачишку, в нашем распоряжении не так уж много способов.

В целом они такие же, как и в Центральной России, но отбросьте из их перечня охоту с гончей в её классическом виде — ведь лесов тут поблизости нет, а полевой наш русачок если и ходит кругами, то такими, что, набросив свою помощницу в Кореновском районе, рискуете в лучшем случае найти её в Усть-Лабинском или Тимашевском.
Исключите охоту на узерку : в нашем краю нет беляков — во всяком случае, со времён гражданской войны.
Затем можно не упоминать тропление по снегу из-за редкости и непродолжительности этого природного явления. Чисто практически, быстрее поднимешь зайца просто напористо обходя по снежной целине подозрительные места, чем тратя время на распутывание классических «двоек» и «скидок», не имея гарантии, что заяц, давно наблюдавший за вашим петлянием по полю, не удирает по глубокой борозде за вашей спиной. А так как практицизм, я замечал, частенько берёт верх в человеческом характере, то и любителей чистого тропления у нас встречается не много.
Ну и что же остаётся? Всё тот же «самотоп» — так и вижу презрительную ухмылку преверженцев «классических» охот по зайцу. Но что делать!

В этой долгой, нудной, титанической ходьбе по кубанским чернозёмам тоже, очевидно, есть своя прелесть, раз бродят по полевым просторам люди с ружьями и не так мало их! В одном нашем районном обществе около семи сотен, гм… членов. Из них на перепелиную охоту могут и путёвки не брать многие, на утиную постараются выехать, конечно, но ничего необычного, если и пропустят, а вот на открытие по зайцу — нет таких преград, которые они не преодолели бы, — и в заветную субботу ищи их в поле!

Ходя в одиночку, по двое, по трое, прочёсывают засыпанные кленовой листвой посадки, но «классический» вариант — это гай.
Формально количество участвующих в нём в последние годы ограничивается пятью охотниками. Но частенько и сейчас в полях можно увидеть компании человек по восемь — двенадцать. Охотится один коллектив, в котором через одного все — не то кум, не то сват, не то зять.
Как ты их прогонишь, в гай не поставишь? А раньше ходили по 20-30 человек, растягиваясь на два поля, но поддерживать порядок и не растерять по лесополосам людей при таком гае мог только очень авторитетный руководитель охотыНо было прекрасно — как, впрочем, почти всё в прошлом — прочёсывать широкие осенние поля весёлой разноликой компанией.

Я застал ещё эти охоты, торжественно — шутливые построения перед загоном: «…На первый — второй расчитайсь! Первые номера, два шага вперёд! Ткаченко Валентин, затягивай вправо, до бригады. Гах Николай, тянивон на скирду, слева, видишь? Да, скирда, скирду-то — отсюда плохо видать… Всё, пошли! Кто в «куле» — не спешить , ради Бога!…»
Выезжали на грузовике, каком-нибудь ЗИСе, набросав в широкий кузов соломы, на которой к концу охоты лежали добытые зайцы, и, помню Краснощёк дядя Коля перевязал «своего» ленточкой. Я был пацаном, а все они — взрослыми мужиками, и я очень хорошо помню, как они старались не матюкаться при мне и обрывали тех, кто забывался. У каждого из нас своё охотничье прошлое — соответственно и люди, игравшие в нём свою роль.

Ткаченко Валентин Фёдорович, душа всех охот, любил выпить в меру, а песни пел — все замолкали и подпевать не смели, рассказчик от Бога, каких мало, и других умел послушать. До сих пор охотится, но недавно видел его — стоял возле дома с палочкой. Я проехал мимо, он скользнул взглядом, думаю, заметил, узнал, хотя, конечно, я для него — не то, что он для меня.

Краснощёки Николай и Володя. Первый — большой, грузный, неплохой стрелок, на зайца, если по грязи, советовал ходить с палочкой штакетинкой: «Налипнет, я токо раз-раз, почистил — и дальше!» Володька, брат, суше, чернявый, горластый весёлый. Как-то ехали в плавни, ЗИЛ на гнилой переправе сильно накренился, все застыли, онемев, он как заорёт: «Ой, щас перевэрнёмся!», а Николай ему сквозь зубы: «Чи нихто, кроме тэбе, не чуе…

Сидорков Генка, добрый и неспешный, всех смешил своей сонливостью. Засыпал в кузове по дороге, у костра во время обеда. Раз заснул, пока гай лежал на земле, — заяц долго шёл по дуге, по зайцу стреляли, кричали «гоп-гоп»,но не могли понять, почему Генка не вскакивает — лежит спокойно серым бугорком на зелёном ковре зеленей…
Краснощёк потом, хохоча со слезами даже, выговаривал ему: «Ну, ты и паразит, Генка, уже думали всё, убили тебя. А шо -_ вон Микола зайца «бэль-дюгами» стреляет, а в правом у него «девятка». Я ещё по неопытности спросил, помню: «Разве зайца стреляют «девяткой»? — «Це така «девятка» у Миколы, — усмехнувшись, бросил дядя Коля, — дэвять штук на заряд!» А заяц тогда наскочил в упор на Николая Гаха, он вскочил — полы брезентового плаща развеваются на ветру — и сдуплетил мимо, и шапку сорвал с головы, хлопнул с досады о зеленя, а Володька потом подначивал его :
— Та як же ш ты промазал его, Никола?
— Та як, як! Як мажуть! Як ты мажешь! — со злостью отвечал тот.
Николай погиб несколько лет назад: сбил его на перекрёстке КамАЗ… Он был охотником — и, следовательно, хорошим человеком. Светлая ему память.

Подскребалин Саша, цыганистый, цепкий, и лез без разбору — камыш, бурьяны ли, в крыле или «куле» — всё равно.
Маршалко Василий, хитроватый, высокий и жилистый, заячья смерть, этого без зайца на плече и представить невозможно. Под стать ему Ковалёв, или просто Петрович, только ростом не вышел — да зайцам от этого не легче. Когда рассказывал об охоте, говорил про выстрел _ «лусь». «Только выхожу на люцерну, он справа — ширх! И пошёл! Та здоровый! Я прикладываюсь — л-лусь!» Умер недавно, врачи говорят — печень и всё такое…

Все они идут со мной рядом в гае, живые и мёртвые, как будто живые, когда я прохожу краем очередного поля в надежде поднять быстроногого русака.